Брехт добрый человек из сычуани читать. «Добрый человек из Сезуана»

Брехт Бертольд

Добрый человек из Сычуани

Бертольд Брехт

Добрый человек из Сычуани

Пьеса-парабола

В сотрудничестве с Р. Берлау и М. Штеффин

Перевод Е. Ионовой и Ю. Юзовского

Стихи в переводе Бориса Слуцкого

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Ван - водонос.

Три бога.

Ян Сун - безработный летчик.

Госпожа Ян - его мать.

Вдова Шин.

Семья из восьми человек.

Столяр Лин То.

Домовладелица Ми Дзю.

Полицейский.

Торговец коврами.

Его жена.

Старая проститутка.

Цирюльник Шу Фу.

Официант.

Безработный.

Прохожие в прологе.

Место действия: полуевропеизированная столица Сычуани.

Провинция Сычуань, в которой были обобщены все места на земном шаре, где

человек эксплуатирует человека, ныне к таким местам не принадлежит.

Улица в главном городе Сычуани. Вечер. Водонос Ван представляется публике.

Ван. Я здешний водонос - торгую водой в столице Сычуани. Тяжелое ремесло! Если воды мало, приходится далеко ходить за ней. А если ее много, заработок мал. И вообще в нашей провинции большая нищета. Все говорят, что если кто еще способен нам помочь, так это боги. И вот представьте себе мою радость, когда знакомый торговец скотом - он много разъезжает - сказал мне, что несколько виднейших наших богов уже находятся в пути и их можно ожидать в Сычуани с часу на час. Говорят, небо сильно обеспокоено множеством жалоб, которые к нему поступают. Уже третий день, как я дожидаюсь здесь у городских ворот, особенно под вечер, чтобы первым приветствовать гостей. Позднее вряд ли это мне удастся. Их окружат высокопоставленные господа, попробуй к ним тогда пробиться. Как бы их только узнать? Они появятся, наверно, не вместе. Скорее всего по одному, чтобы не слишком обращать на себя внимание. Вот эти не похожи на богов, они возвращаются с работы. (Внимательно смотрит на проходящих мимо рабочих.) Плечи у них согнулись от тяжестей, которые они таскают. А этот? Какой же он бог - пальцы в чернилах. Самое большее служащий цементного завода. Даже те два господина...

Мимо проходят двое мужчин.

И те, по-моему, - не боги. У них жестокое выражение лица, как у людей, привыкших бить, а богам нет в этом необходимости. А вот там трое! Как будто - другое дело. Упитанны, ни малейшего признака какого-либо занятия, башмаки в пыли, значит, пришли издалека. Они - они! О мудрейшие, располагайте мной! (Падает ниц.)

Первый бог (радостно). Нас здесь ждут?

Ван (дает им напиться). Уже давно. Но только я один знал о вашем прибытии.

Первый бог. Мы нуждаемся в ночлеге. Не знаешь ли ты, где бы нам пристроиться?

Ван. Где? Везде! Весь город в вашем распоряжении, о мудрейшие! Где пожелаете?

Боги многозначительно смотрят друг на друга.

Первый бог. Хотя бы в ближайшем доме, сын мой! Попытаемся в самом ближайшем!

Ван. Меня только смущает, что я навлеку на себя гнев власть имущих, если отдам особое предпочтение одному из них.

Первый бог. Потому-то мы и приказываем тебе: начни с ближайшего!

Ван. Там живет господин Фо! Подождите минутку. (Подбегает к дому и стучит в дверь.)

Дверь открывается, но видно, что Ван получает отказ.

(Робко возвращается.) Вот неудача! Господина Фо, как назло, нет дома, а слуги ни на что не решаются без его приказания, хозяин очень строг! Ну и взбесится же он, когда узнает, кого не приняли в его доме, неправда ли?

Боги (улыбаясь). Безусловно.

Ван. Еще минуту! Дом рядом принадлежит вдове Су. Она будет вне себя от радости. (Бежит к дому, но, видимо, снова получает отказ.) Я лучше справлюсь напротив. Вдова говорит, что у нее только одна маленькая комнатка, и та не в порядке. Сейчас же обращусь к господину Чену.

Второй бог. Нам хватит маленькой комнатки. Скажи, что мы ее займем.

Ван. Даже если она не прибрана, даже если в ней полно пауков?

Второй бог. Пустяки! Где пауки, там мало мух.

Третий бог (приветливо, Вану). Иди к господину Чену или еще куда-нибудь, сын мой, пауки, признаться, мне не по душе.

Ван снова стучится в какую-то дверь, и его впускают.

Ван (возвращаясь к богам). Господин Чен в отчаянии, его дом полон родни, и он не осмеливается показаться вам на глаза, мудрейшие. Между нами, я думаю, среди них есть дурные люди, и он не хочет, чтоб вы их видели. Он страшится вашего гнева. В этом все дело.

Третий бог. Разве мы так страшны?

Ван. Только для недобрых людей, не правда ли? Известно же, что жителей провинции Кван десятилетиями постигает наводнение - кара божья!

Второй бог. Вот как? И почему же?

Ван. Да потому, что все они безбожники.

Второй бог. Вздор! Просто потому, что они не чинили плотину.

Первый бог. Тсс! (Вану). Ты все еще надеешься, сын мой?

Ван. Как можно даже спрашивать такое? Стоит пройти еще один дом, и я найду для вас жилье. Каждый пальчики себе облизывает в предвидении, что примет вас у себя. Неудачное стечение обстоятельств, понимаете? Бегу! (Медленно отходит и нерешительно останавливается посреди улицы.)

Второй бог. Что я говорил?

Третий бог. И все-таки, думаю, это простая случайность.

Второй бог. Случайность в Шуне, случайность в Кване и случайность в Сычуани. Страха божьего нет больше на земле - вот истина, которой вы боитесь смотреть в лицо. Признайте, что наша миссия потерпела фиаско!

Первый бог. Мы еще можем натолкнуться на доброго человека. В любую минуту. Мы не должны сразу отступаться.

Третий бог. Постановление гласило: мир может оставаться таким, как он есть, если найдется достаточно людей, достойных звания человека. Водонос сам такой человек, если только я не обманываюсь. (Подходит к Вану, который все еще сюит в нерешительности.)

Второй бог. Он обманывается. Когда водонос дал нам напиться из своей кружки, я кое-что заметил. Вот кружка. (Показывает ее первому богу.)

Первый бог. Двойное дно.

Второй бог. Мошенник!

Первый бог. Ладно, он отпадает. Ну и что ж такого, если один с гнильцой? Мы встретим и таких, которые способны жить достойной человека жизнью. Мы обязаны найти! Вот уже два тысячелетия не прекращается вопль, так дальше продолжаться не может! Никто в этом мире не в состоянии быть добрым! Мы должны наконец указать на людей, которые могут следовать нашим заповедям.

Третий бог (Вану). Может быть, это очень затруднительно - найти пристанище?

Ван. Только не для вас! Помилуйте! Моя вина, что оно не сразу нашлось, - я плохо ищу.

Третий бог. Дело, безусловно, не в этом. (Возвращается обратно.)

Ван. Они уже догадываются. (К прохожему.) Высокочтимый господин, извините, что обращаюсь к вам, но три самых главных бога, о предстоящем прибытии которых в течение многих лет говорит весь Сычуань, теперь в самом деле прибыли и нуждаются в жилье. Не уходите! Убедитесь сами! Довольно одного взгляда! Ради бога, выручайте! На вашу долю выпал счастливый случай воспользуйтесь им! Предложите убежище богам, пока кто-нибудь не перехватил их, - они согласятся.

Бертольд Брехт

Добрый человек из Сычуани

Пьеса-парабола

В сотрудничестве с Р. Берлау и М. Штеффин

Перевод Е. Ионовой и Ю. Юзовского

Стихи в переводе Бориса Слуцкого

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Ван - водонос.

Три бога.

Ян Сун - безработный летчик.

Госпожа Ян - его мать.

Вдова Шин.

Семья из восьми человек.

Столяр Лин То.

Домовладелица Ми Дзю.

Полицейский.

Торговец коврами.

Его жена.

Старая проститутка.

Цирюльник Шу Фу.

Официант.

Безработный.

Прохожие в прологе.

Место действия: полуевропеизированная столица Сычуани.

Провинция Сычуань, в которой были обобщены все места на земном шаре, где

человек эксплуатирует человека, ныне к таким местам не принадлежит.

Улица в главном городе Сычуани. Вечер. Водонос Ван представляется публике.

Мимо проходят двое мужчин.

Первый бог (радостно). Нас здесь ждут?

Ван (дает им напиться). Уже давно. Но только я один знал о вашем прибытии.

Первый бог. Мы нуждаемся в ночлеге. Не знаешь ли ты, где бы нам пристроиться?

Ван. Где? Везде! Весь город в вашем распоряжении, о мудрейшие! Где пожелаете?

Боги многозначительно смотрят друг на друга.

Первый бог. Хотя бы в ближайшем доме, сын мой! Попытаемся в самом ближайшем!

Первый бог. Потому-то мы и приказываем тебе: начни с ближайшего!

Ван. Там живет господин Фо! Подождите минутку. (Подбегает к дому и стучит в дверь.)

Дверь открывается, но видно, что Ван получает отказ.

Боги (улыбаясь). Безусловно.

Второй бог. Нам хватит маленькой комнатки. Скажи, что мы ее займем.

Ван. Даже если она не прибрана, даже если в ней полно пауков?

Второй бог. Пустяки! Где пауки, там мало мух.

Ван снова стучится в какую-то дверь, и его впускают.

Третий бог. Разве мы так страшны?

Второй бог. Вот как? И почему же?

Ван. Да потому, что все они безбожники.

Второй бог. Вздор! Просто потому, что они не чинили плотину.

Первый бог. Тсс! (Вану). Ты все еще надеешься, сын мой?

Второй бог. Что я говорил?

Третий бог. И все-таки, думаю, это простая случайность.

Первый бог. Мы еще можем натолкнуться на доброго человека. В любую минуту. Мы не должны сразу отступаться.

Первый бог. Двойное дно.

Второй бог. Мошенник!

"Добрый человек из Сезуана" - спектакль, с которого началась Таганка. Хотя многих актеров уже нет в живых, но то, что это - постановка Юрия Петровича Любимова, чувствуется. Действие спектакля пронизано любимовской атмосферой.

"Добрый человек из Сезуана". Сюжет

Боги не хотят верить в то, что на земле не осталось добрых людей и почти пилигримами путешествуют по свету. Почему почти - потому что они кажутся себе такими естественными, а на самом деле обычный водонос распознает в спутниках богов. Сезуан - один из многочисленных городов, который попался им по дороге. Может, кто-то приютит их на ночь?

Удалось напроситься только к девушке легкого поведения. Остальные - с тяжёлым - были непреклонны. А та, которая с лёгким, она ведь не может сказать "нет".

Уходя, боги поблагодарили девушку. И тут всё началось...

Вечные вопросы

Добрым быть легче, если есть деньги?
Насколько долго можно оставаться добрым, имея деньги?
Можно или быть безгранично добрым? Есть ли доброта неиссякаемый источник?
Правда ли, что добро должно быть с кулаками?
Почему отключаются мозги, когда любишь?
Что важнее - чувства или обязательства?
Проще живётся добрым, чем злым, или сложнее?
Добряки - простаки? И почему говорят, что простота хуже воровства?
Что, в конце концов, сильнее - добро или зло? Вот если сходятся два противоположных человека, плохой, в итоге, станет лучше или хороший хуже?

Если решите сходить на спектакль, голова распухнет от таких вопросов. И сердце будет разрываться от жалости... И несмотря на всё на это, вы будете похихикивать на шутками персонажей. Вот такой вот парадокс.

Как вам этот диалог:

Первый бог. "Главное, оставайся доброй, Шен Те! Прощай!"

Поворачиваются, чтобы уйти, кивают ей на прощание.

Шен Те (испуганная). "Но я не уверена в себе, мудрейшие! Как мне быть доброй, когда всё так дорого?"

Второй бог. "Здесь мы, к сожалению, бессильны. В экономические вопросы мы не можем вмешиваться".

Третий бог. "Стойте! Погодите минуту! Если бы у нее были кое-какие средства, ей, пожалуй, легче было бы оставаться доброй"

Ничегошеньки не изменилось в нашей жизни...

Автор

Когда я раньше пыталась проникнуться произведением "Добрый человек из Сезуана", читая о Высоцком, и о том, что роль безработного лётчика Сун Янга была его любимой, мне казалось непонятным всё. И главная героиня одна в двух лицах, и странные имена героев, явно не существующие на самом деле, явно придуманные, сделанные на китайский манер, но не китайские - Шуэ Та, Шен Те, а может, и китайские - госпожа Шин, летчик Сун, брат Вонг. В общем, казалось странным.

Потом уже, после просмотра, возникает желание "догнаться" информацией, читаешь и про автора, и про его время, и про историю создания пьесы. И понимаешь, что такое Брехт. И проникаешься. Эта цитата показательна:

Ме-ти сказал: плохи мои дела. Повсюду распространяются слухи, будто я говорил нелепейшие вещи. Беда в том, что, абсолютно между нами, большую часть из них я действительно говорил.

Актёры

Если вы давний наш читатель, могли заметить, что в Таганку мы зачастили. И некоторые актеры для нас уже как близкие люди. Мы рады каждой встрече с ними, и ожидания оправдываются. Трифонов, Лучихин, Радциг, Рябушинская, Бадалбейли, Нечитайло, Гааз, Котов, Ушаков, Стабуров, Сидоренко. Они безусловно талантливы, и каждая новая увиденная роль раскрывает ещё одну грань их таланта.

Открытием в этот раз для нас стали Мария Матвеева в главной роли и - удивительно - Марфа Кольцова. И роль у неё - не роль, а ролечка, но КАК преподнесена! Прошло уже несколько дней, а её образ ещё стоит перед глазами, и в ушах слышится её скрипучий голос и фразы, произнесенные как заевшая пластинка.

Порадовали. Каждый из образов - абсолютно каждый - запомнился.

Яркая стервозная Марго. В другом составе домоправительницу Ми Тци играет Анастасия Колпикова, так очень трудно её представить.

Фееричный экстремальный Тимур. Просто цирюльник-душка Шу Фу!

Открылся с другой стороны Дмитрий Высоцкий. Как я его вообще не восприняла. А как Водонос он бесподобен.

Та же история с Михаилом Лукиным. Воланд, на мой взгляд, он так себе. Скучноват. А здесь - просто музыкант. Но приковывающий внимание, запоминающийся. Чем объяснить сей феномен - не знаю.
Другой музыкант Анатолий Васильев - легенда театра. Испытываю благоговейный восторг по отношению к тем людям, которые стояли на одной сцене с Высоцким. А он еще тогда был тем самым музыкантом. Более того, музыка - его.

Музыка

Можете представить фильм или спектакль с Высоцким без музыки? Да, конечно, "Карьера Димы Горина" или "Стряпуха". Или то же "Место встречи...". При желании вспомнить можно. Но тот же "Хозян тайги" или "Интервенция" в первую очередь вспоминаются по песням.

"Добрый человек из Сезуана" наполнен песнями, и кроме того, музыка часто звучит фоном, создавая настрой и придавая смысл сценам спектакля.

Тексты песен не теряют, к сожалению, с течением времени, острой социальной направленности. Полвека прошло с момента постановки пьесы в Таганке, век почти прошел с момента написания текстов, а поди ж ты!

Шагают бараны в ряд,
Бьют барабаны,
Кожу для них дают
Сами бараны.

Мы уже не в силах больше ждать.
Потому-то и должны нам дать,
Людям тяжкого труда
День Святого Никогда -
День, когда мы будем отдыхать.

Постановка

Постановка оригинальная, любимовская.

С "Доброго человека" началась Таганка. И несмотря на то, что многих актёров тогдашних нет сейчас, дух Любимова ощущается, тщательно, трепетно сохраняется.

Минималистичность реквизита и простота костюмов. Упор - на актерскую игру. Каждый персонаж - свой характер.

Портрет Бертольда Брехта и некоторые декорации, кажется, сохранились с тех времён.

Впечатления

После всего сказанного говорить о впечатлениях, по-моему, лишнее.

"Добрый человек из Сезуана" зацепил. И непонятно почему, несмотря на весь трагизм поставленной проблемы и заданных вопросов, смотреть его было легко и приятно. Наверное, это и есть МАСТЕРСТВО ТАГАНКИ.

ИЗ ИСТОРИИ СПЕКТАКЛЯ
Премьера: 23 апреля 1964 г.
Пьеса-притча в 2-х действиях
режиссёр Юрий Любимов

С «Доброго человека…» все было неположено

Рассказы старого трепача

Когда студенты спели «Зонг о баранах»:

Шагают бараны в ряд,
Бьют барабаны,

и второй зонг особенно:

Власти ходят по дороге…
Труп какой-то на дороге.

«Э! Да это ведь народ!»

Эти два зонга я смонтировал, у Брехта они разные. Публика стала топать ногами и орать: «Пов-то-рить! Пов-то-рить! Пов-то-рить!» - и так минут пять, я думал, училище развалится.

Я перепугал всех и первым я перепугал Юзовского - он был одним из переводчиков «Доброго человека…». В свое время он был проработан сильно - как космополит: выгнан с работы … И очень образно об этом рассказывал: «Первым умер телефон», - никто не звонил.

И тут он так испугался, что прижал меня в угол, весь бледный, трясется: «Вы ничего не понимаете, вы безумный человек, вы знаете, что с вами сделают - вы даже не представляете! Если вы не уберете эти зонги, то хоть снимите мое имя с афиши, чтобы не было видно, что это мой перевод!…» На меня это произвело очень сильное впечатление: человек старше меня, очень уважаемый - и такой страх. Так же был напуган властями и Шостакович - смертельно их боялся.

А Захава был просто предельно расстроен. Он испугался, что это антисоветчина, что сейчас закроют училище. И ему не понравилось… Хотя странно. Bедь до этого кафедре я показывал отрывок на сорок минут, и кафедра хлопала, что бывает не так часто. Значит, что-то они почувствовали. Но когда я показал все, то реакция была - закрыть спектакль.

Потом начались проработки внутри училища и решили: «закрыть спектакль как антинародный, формалистический» - за подписью Захавы. Но, слава Богу, появилась хорошая рецензия в «Неделе» - и я ждал, когда она выйдет. Захава позвонил в газету и сказал, что училище этот спектакль не принимает и что рецензию надо убрать. Но он позвонил поздно, уже печать шла. А в это время началось долгое заседание по проработке, меня вызвали.

Но меня предупредили, что идет уже печать, и сказали:

Ты можешь потянуть время?

Я говорю:

Как я могу потянуть?

Ну, пока печатают. Подольше там разбирайте все это дело.

По-моему, там работала Нателла Лордкипанидзе. Потом был перерыв покурить, и мне принесли номер газеты горяченький. И, когда началось заседание, я стал читать. Меня одернули: «вас прорабатывают, а вы что-то читаете».

Извините, - и пустил «Неделю» по рукам прорабатывающих. Тогда опять стали говорить:

Теперь вы читаете, надо же прорабатывать, а не читать.

Короче говоря, газета пришла к Захаве, по кругу. Он говорит:

Что вы там все читаете? Что там? И кто-то говорит:

Да вот тут его хвалят, говорят, что это интересно, замечательно. Получается, что мы не правы в проработке…

Это была комната, где собиралось партийное бюро в училище, класс какой-то. Там присутствовало человек пятнадцать-двадцать. Но они, бедные, пришли потому, что им нельзя было отказываться. Даже кто-то из театра был. Там были высшие чины: и Толчанов, и Захава, и Цецилия (Мансурова). Захава был против, Толчанов поддержал Захаву:

Мы это проходили.

А я сказал:

Вот именно! Вы и прошли мимо, поэтому и застряли в болоте своего реализма.

Да это никакой не реализм, а просто мартышкин труд.

Ведь получилось так, что спектакль был показан на публике, как это принято, а Москва есть Москва - откуда узнали, непонятно, но, как всегда бывает, - не удержишь. Сломали двери, сидели на полу. Набилось в этот небольшой зал в Щукинском училище в два раза больше людей, чем было мест, и боялись, что училище рухнет.

Я помню, первый раз я поразился, когда они нас всех созвали - еще был Рубен Николаевич, - чтобы закрывать «Современник». И все «Голого короля» разбирали: кто голый король, а кто премьер - это при Хрущеве было. И до того доразбирались, что закрыли заседание, потому что не могли понять - если Хрущев голый король, то кто же тогда премьер-министр? Значит, Брежнев? Ассоциативная галиматья довела их до того, что они испугались и прикрыли это заседание, судилище «Современника». Но хотели они закрывать театр нашими руками, чтобы мы осудили.

И у меня было то же самое - первая-то проработка была на кафедре. Мои коллеги не хотели выпускать «Доброго человека …» и не хотели засчитывать это студентам как дипломный спектакль. И только потом появилась пресса благоприятная, и на спектакль позвали рабочих заводов «Станколит», «Борец», интеллигенцию, ученых, музыкантов - и они меня очень поддержали. Рассчитывали именно руками рабочих меня задушить, а им понравился «Добрый человек…», там много было песен-зонгов, ребята очень хорошо их исполняли, рабочие хлопали и поздравляли тех, кто хотел закрыть спектакль, говорили: «Спасибо, очень хороший спектакль!» - и те как-то сникли. А в это время появилась в «Правде» хорошая заметка Константина Симонова.

Вот. Ну и отбивался я очень сильно. Так что у кого какая судьба. А у меня судьба такая: все время я отбивался.

И все-таки я считаю, что тогда Брехт по-настоящему до конца не был сделан, потому что студенты не осознавали, то есть просто делали, как я сказал. Ведь этот спектакль вколачивался мной костылем, потому что у меня были порваны связки. И потом, были бандиты у меня на курсе, в буквальном смысле, которые на меня доносы писали - уж если говорить правду - что я их обучаю не по системе Станиславского. Потому что я ритм вколачивал костылем - я порвал связки и ходил с ним.

Строили новый Арбат. Меня толкнул самосвал, и я скатился в рытвину и порвал себе связки на ноге. И поэтому ходил на костылях, чтоб дорепетировать. И каждый раз думал: «Да пошли они … плюну, и не буду больше в это Училище поганое ходить!» Вот правда. Вот это правда. Остальное все приукрашено сильно.

До этого я как педагог ставил маленькие отрывки с разными студентами. С Андреем Мироновым я ставил «Швейка» - Лукаша-поручика, где он пьяный, его со Швейком дебаты. У меня и тогда была теория: нужно обязательно сделать отрывок студенту - минут на пятнадцать - чтобы он мог показываться, чтобы его приняли на работу. Поэтому надо сделать весело и интересно.

И это было легендой училища - его приняли во все театры с этим отрывком, кроме Вахтанговского. Я даже удивился, Рубену Николаевичу говорю:

Почему же, Рубен Николаевич, вы его не приняли? - но он как-то так уклончиво ответил.

Так же как я делал отрывок из Чехова с Волковым, с Охлупиным - знаменитые теперь артисты. Почему я помню, потому что и тут меня тоже стали прорабатывать на кафедре, что Чехова так нельзя ставить. Я ставил рассказ о докторе, который приезжает к больному - одни капризы видит, - а у него дома умирает ребенок.

Я там даже один акт «Дней Турбинных» делал. Я сделал отрывка два-три из «Страха и смятения. ..». После «Доброго человека…» я больше не преподавал.

Я прочел в журнале перевод Юзовского и Ионовой. И мне это показалось очень интересным, трудным и странным, потому что мало знал о Брехте. Просто мало знал.

Для Москвы это была необычная драматургия. Брехт ставился очень мало, и Москва плохо знала его. Я не видел «Берлинер ансамбля» и был совершенно свободен от влияния. Значит, делал его интуитивно, свободно, без давления традиций Брехта. Я почитал, конечно, о нем, его произведения, его всякие наставления. Но все равно, хорошо, что я не видел ни одного спектакля. Я видел потом и «Артура Уи», и «Галилея», и «Кориолана», «Мать» по-брехтовски, потом, «Покупка меди» - это такой дискуссионный спектакль. Очень интересно. Я даже хотел это ставить.

И потому что я не видел ничего Брехта, я был чист и получился такой русский вариант Брехта. Спектакль был таким, как мне подсказывала моя интуиция и мое чутье. Я был свободен, я никому не подражал. Я считаю, что все-таки я им принес новую драматургию в училище: я имею в виду Брехта. Потому что мне казалось, что само построение брехтовской драматургии, принципы его театра - безусловно театра политического, как-то заставят студентов больше увидеть окружающий мир и найти себя в нем, и найти свое отношение к тому, что они видят. Потому что без этого нельзя сыграть Брехта. Потом, я все-таки сумел поломать канон в том смысле, что обычно диплом сдастся на четвертом курсе, а я убедил разрешить моим студентам сдать диплом на третьем курсе. Это было очень тpyдно cдeлать, мне понадобилось убедить кафедру. Они разрешили мне показать фрагмент на тридцать-сорок минут, и если их этот фрагмент удовлетворит, то они разрешат мне сделать диплом.

А сейчас это совершенно спокойно дают даже моим ученикам, уже Сабинин ставит один за одним дипломные спектакли, и все они профессора, доценты. А я был каким-то рядовым педагогом, получал рубль в час Обучать в шоферы брали - я думал даже зарабатывать, обучая, - три рубля в час И когда мне предложили Таганку после этого «Доброго…», то я так с улыбкой говорил: «Да ведь в общем-то вы мне предлагаете триста рублей, а я шутя зарабатываю и в кино, и на телевидении, и на радио рублей шестьсот, а вы так говорите: вот вам зарплата будет триста рублей», - сразу я в конфликт вошел с начальством. Я же им представил тринадцать пунктов перестройки старого театра.

Москва - удивительный город - там все все узнают по слухам. Разнесся слух, что готовится какой-то интересный спектакль. А так как всем скучно, и дипломатам тоже, раз что-то интересное, значит, будет скандал. Как говорил покойный мой друг Эрдман, что «если вокруг театра нет скандала, то это не театр». Значит, в этом смысле он был пророком в отношении меня. Так и было. Ну и скучно, и все хотят приехать, посмотреть, и знают, что если это интересно, то это закроют. Поэтому спектакль долго не могли начать, публика ворвалась в зал. Эти дипломаты сели на пол в проходе, вбежал пожарник, бледный директор, ректор училища, сказал, что»он не разрешит, потому что зал может обвалиться. В зале, где мест на двести сорок человек, сидит около четырехсот - в общем, был полный скандал. Я стоял с фонарем - там очень плохая была электрика, и я сам стоял и водил фонарем. В нужных местах высвечивал портрет Брехта. И я этим фонарем все водил и кричал:

Ради Бога, дайте продолжить спектакль, что вы делаете, ведь закроют спектакль, никто его не увидит! Чего вы топаете, неужели вы не понимаете, где вы живете, идиоты!

И все-таки я их утихомирил. Но, конечно, все записали и донесли. Ну, и закрыли после этого.

Они спасали честь мундира. Кончилось это плачевно, потому что пришел ректор Захава и стал исправлять спектакль. Студенты его не слушали. Тогда он вызвал меня. У меня было там условное дерево из планок. Он сказал:

С таким деревом спектакль не пойдет, Если вы не сделаете дерево более реалистичным, я допустить это не могу.

Я говорю:

Я прошу мне подсказать, как это сделать. Он говорит:

Ну, хотя бы вот эти планки, ствол заклейте картонкой. Денег у нас нет, я понимаю. Нарисуйте кору дерева.

А можно я пущу по стволу муравьев?

Он взбесился и говорит:

Уйдите из моего кабинета.

Так я и воевал. Но молодые студенты меня все-таки слушались. Ну, ходили некоторые на меня жаловаться, на кафедру, что я разрушаю традиции русского реализма и так далее, и так далее.

Мне было это интересно, потому что я ставил для себя все время новые задачи. Мне казалось, что иногда Брехт чересчур назидателен и скучен. Предположим, сцена фаб?рики мной поставлена почти что паптомимически. Там минимум текста. А у Брехта это огромная текстовая сцена. Я немножко перемонтировал пьесу, сильно сократил. Сделал один зонг на текст Цветаевой, любовные ее стихи:

Вчера еще в глаза глядел,

Равнял с китайскою державою,

В раз обе рученьки разжал,

Жизнь выпала копейкой ржавою…

А остальные были все брехтовские, хотя я взял несколько других зонгов, не к этой пьесе.

Декораций почти что не было, они потом остались те же, я взял их из училища в театр, когда образовалась Таганка. Там были два стола, за которыми учились студенты, - из аудитории - денег нe было, декорации делали мы сами: я вместе со студентами.

Но был все-таки портрет Брехта справа - очень удачно художник Борис Бланк нарисовал. И сам он похож очень на Брехта - прямо как будто они близнецы с Брехтом. Потом, когда портрет стал старым, он пытался несколько раз переписать его, но все время выходило плохо. И мы все время сохраняли этот портрет: его зашивали, штопали, подкрашивали. И так он жил все 30 лет. Все новые, которые Бланк пытался делать, не получались - судьба.

Я занимался очень много пластикой, ритмом, а студентам казалось, что это идет в ущерб психологической школе Станиславского. К сожалению, система Станиславского в школьных программах очень сужалась, он сам был гораздо шире, и сведение системы только к психологической школе очень обедняет ремесло, снижает уровень мастерства.

Открывая для себя драматургию Брехта, я искал и новые приемы работы со студентами - я поставил дипломный спектакль на третьем курсе, чтоб они могли еще целый год встречаться со зрителем и играть. И они фактически весь этот год учились разговаривать с публикой. Потому что Брехт без диалога со зрителем, по-моему, не возможен. Это, в общем, помогло во многом развитию всего театра, потому что тогда это были новые приемы для школы и для студентов.

Новая форма пластики, умение вести диалог со зрительным залом, умение выходить к зрителю… Полное отсутствие четвертой стены. Но тут ничего особенно нового. Теперь каждый по-своему понимает знаменитый брехтовский эффект отчуждения. О нем целые тома написаны. Когда ты как бы со стороны… Вне характера.

У Дидро в «Парадоксе об актере» в каком-то смысле та же идея, но только у Брехта она еще оснащена очень сильно политической окраской, позицией художника в обществе. «Парадокс об актере» сводится к двойственному, что ли, пребыванию, двойственным ощущениям актера, его раздвоенности на сцене. А у Брехта еще есть момент, когда ему очень важна позиция актера вне образа, как гражданина, его отношение к действительности, к миру. И он находит возможным, чтоб актер в это время как бы выходил из образа и оставлял его в стороне.

Господи, как только начнешь вспоминать, так сразу идет целая цепь ассоциаций. С книгой «Парадокс об актере» умер Борис Васильич Щукин - мой учитель. Когда сын утром вошел к нему, он лежал мертвый с открытой книгой Дидро. Еще мне в связи с этим вспомнилась книга, которую я читал молодым человеком: «Актриса» - братьев Гонкур. Там есть очень хорошее наблюдение: когда она стоит перед умершим близким, любимым ею человеком, она испытывает глубокое горе, и в то же время она ловит себя на страшной мысли: «Запоминай, вот как на сцене надо играть такие вещи». Это очень интересное наблюдение. Я начинал учиться на актера и потом сам часто ловил себя на подобном же.

Работая со студентами, я всегда много показывал, всегда искал выразительность мизансценическую. И разрабатывал точно рисунок и психологический, и внешний. Очень следил за выразительностыо тела. И все время учил их не бояться идти от внешнего к внутреннему. И часто верная мизансцена им потом давала верную внутреннюю жизнь. Хотя, конечно, тенденция у них была сделать наоборот: идти от внутреннего к внешнему? Это главная заповедь школы: почувствовать, ощутить внутри жизнь человеческого духа. Но и я считаю, что главное - это жизнь человеческого духа, только надо найти форму театральную, чтоб эта жизнь человеческого духа могла свободно проявляться и иметь безукоризненную форму выражения. А иначе это актера превращает в дилетанта. Он не может выразить свои чувства, у него не хватает средств: ни дикции, ни голоса, ни пластики, ни ощущения себя в пространстве. Я считаю, что и сейчас очень плохо учат актера понимать замысел режиссера. Все основные конфликты между актером и режиссером происходят оттого, что актера мало интересует весь замысел. Но и режиссер обязан сделать общую экспликацию своего замысла. И мы знаем блестящие экспликации Мейерхольда, Станиславского, Вахтангова.

Может, я дохожу до парадокса, но я считаю, что любой знаменитый спектакль в истории театра можно очень точно описать, как он сделан, как решен: светово, сценографически, пластически. Я могу вам рассказать какие-то спектакли, которые произвели на меня сильное впечатление. Я помню все мизансцены, я помню трактовку ролей, пластику того же Оливье в «Отелло». Так же как мы все помним пластику Чаплина, его тросточку, котелок, походку.

Были конкурсы Чаплина, где сам Чаплин занял восьмое место.

То есть я люблю такой театр. И поэтому я и дохожу, что ли, до предела, когда говорю, что я не вижу особенной разницы в работе балетмейстера и в работе режиссера. Только хореографа хорошего слушают, а драматические артисты без конца дискуссии ведут с режиссером. Это, что ли,

модно, - не понимаю. Они беспрекословно отдают себя в руки в телевидении, на радио, в кинематографе. Но вот где они могут, наконец, отвести душу, спорить, дискуссировать, все время говорить о коллективном творчестве и так далее - это в театре. Значит, берут реванш. Это как в замечательном фильме «Репетиция оркестра» Феллини, все время идет борьба между дирижером и оркестром. Оркестр все время провоцирует дирижера, испытывает его крепость, а дирижер ищет и старается поставить на место оркестр, испытывая уровень оркестра. Это такой взаимный экзамен друг друга. Так и происходит при встрече актера и режиссера всегда - такой идет happening, игра. Но до определенного предела. Потому что кто-то должен взять палочку дирижера и начать дирижировать.

«Добрый человек…» имел резонанс огромный. И потянулись все. Приходили поэты, писатели. Мы же умудрились сыграть «Доброго человека…», несмотря на запрет кафедры, и в Доме кино, в Доме писателей, у физиков в Дубне. В Театре Вахтангова пять раз сыграли. Нам разрешили, потому что спектакль шел с таким успехом, к тому же мой однокашник и старый друг по училищу; даже еще по Второму МХАТу, Исай Спектор был коммерческий директор театра, практичный человек, а Театр Вахтангова в это время был на гастролях. И там сломали двери. А меня послали играть спектакль выездной, хотя в нем был и другой исполнитель. И я не видел, как прошли эти спектакли на Вахтанговской сцене. Я пришел на последний, по-моему. И только потом мне передали, что был Микоян и сказал фразу: «О! Это не учебный спектакль, это не студенческий спектакль. Это будет театр, и весьма своеобразный». Так что вот видите, член Политбюро разобрался.

В первый раз в жизни я очень точно сформулировал Управлению культуры свои тринадцать пунктов, что мне необходимо для того, чтобы был создан театр. Я понимал, что меня старый театр перемелет, обратит меня в фарш - ничего не останется. Я погрязну в дрязгах старой труппы. Я понимал, что все надо делать сначала, начинать с нуля. И поэтому я дал им эти пункты, И они долго размышляли, утвердить меня или не утвердить.

Я привел с собой студентов с этого курса… Даже двух доносчиков, которые писали про меня, что я разрушаю систему Станиславского. И не потому, что я такой благородный. Мне просто не хотелось снова вводить двух артистов и терять время. Студенты были весьма разные. Это не была идиллия, что репетируют в упоении педагог и хорошие студенты.

Как я ставил «Доброго человека…»? - Я буквально вколачивал костылем ритм, потому что я порвал себе связки на ноге, и не мог бегать показывать, и я с костылем работал. Было очень нелегко добиться понимания формы. Студенты чувствовали, что что-то не так, то есть их не так учили, как я с ними работал.

Получив разрешение взять «Доброго человека…» и десять человек с курса в театр, я понял, что мне нужно. Я снял весь старый репертуар, оставил только Пристли одну пьесу, потому что она более-менее делала сборы, хотя спектакль мне не нравился.

Мы не могли каждый день играть «Доброго человека…», хотя он делал аншлаги. И поэтому я сразу запустил две работы - сначала неудачную «Герой нашего времени», потом понял, что он мне не помогает, - и сразу запустил «Антимиры» и «Десять дней…».

Я тогда увлекался Андреем Вознесенским, его стихами и стал делать «Антимиры» как поэтический спектакль, который потом шел очень долго. И тогда меня порадовала публика Москвы. Во-первых, мне многие говорили, что не придет зритель на Таганку, - он пришел. Он пришел на «Доброго…», он пришел на «Павших. ..», он пришел на «Десять дней…», он пришел на «Антимиры». И таким образом я выиграл время. Советское начальство всегда дает год хотя бы… раз они назначили, они оставляли в покое на год. Просто у них были такие ритмы жизни, что пару лет пусть работает, а там посмотрим. А я как-то быстро обернулся очень. В год я миновал пороги и получил репертуар: «Добрый…», «Десять дней…», «Антимиры», после длительной борьбы «Павшие. ..» остались в репертуаре - уже четыре спектакля, И на

них я мог опереться. Правда, я не думал, что так быстро меня начнут прорабатывать. Уже «Десять дней…» начальство приняло так… хоть и революция, пятое-десятое, но с неудовольствием. Но они все-таки были отброшены успехом - вроде революционная тема и такой успех. Ну, и пресса… «Правда» пожурила, но, в общем, одобрила. А уж потом-то они стали, ругая «Мастера», говорить: «Как мог человек, который поставил „Десять дней… “ - и так у меня все время было, - как мог этот человек, который поставил вот то-то, поставить это безобразие?» - «Дом…», предположим, или Маяковского и так далее.

Р. S. Вот видишь, сын мой, папе те правители все-таки дали год на раскрутку, а царь Борис своих премьеров в один год раза четыре меняет!

Без даты.

Когда все было готово и можно было назначить премьеру, как-то так совпало, что день рождения Ленина, а следующий - день рождения Шекспира, наш день … И стал я провозглашать, что только благодаря ХХ съезду такой театр мог появиться. А до ХХ съезда - нет. А когда стали забывать ХХ съезд, то я очутился без спасательного круга и стал тонуть.

Но до конца не утонул. И я согласен с тем, как это объяснил Петр Леонидович Капица: «Я очень волновался за вашу судьбу, Юрий Петрович, - до тех пор, пока не понял, что вы - Кузькин. А когда я понял, что вы все-таки Кузькин в какой-то мере, то перестал волноваться».

У них была золотая свадьба, и была такая очень элитарная публика, ученые, академики, и все говорили, что-то такое торжественное - золотая свадьба, восседала Анна Алексеевна с Петром Леонидовичем, и я принес золотую афишу «Мастер и Маргарита» - там же по главам сделана афиша, и я к каждой главе дал комментарий про Петра Леонидовича.

Мне тоже нужно было какой-то спич произносить, и я сказал, что неудивительно, что я Кузькин, а вот что Петр Леонидович должен быть Кузькиным в этой стране, чтобы выжить, это удивительно. Анна Алексеевна очень обиделась:

Как вы можете, Юрий Петрович, называть Петра Леонидовича Кузькиным?

И вдруг Петр Леонидович встал и говорит:

Молчи, крысик (Он вceгдa ее так называл.) Да, Юрий Петрович, вы правы, я тоже Кузькин.

P. S. Кузькин - герой прекрасной повести Б. Можаева, что-то вроде швейка на русский манер.

Честно, это спектакль, после которого Театр Пушкина ни один критик больше не сбрасывает со счетов. Первая мощная работа после смерти Романа Козака, с 2001 по 2010 год возглавлявшего театр и взявшего курс на «серьезный» театр.

Премьеры, выходившие в театре до «Доброго человека…», отнюдь не были плохими. Все это были качественные постановки, но - что кривить душой - с развлекательным посылом, в основном комедии. В этом контексте трагический спектакль по Бертольту Брехту для Театра Пушкина - это серьезная веха в истории.

СЮЖЕТ

В поисках доброго человека боги спускаются на землю. В главном городе провинции Сычуань их никто не хочет принимать на ночлег, кроме проститутки Шен Те. В благодарность боги дают Шен Те немного денег - на них она покупает маленькую табачную лавку. А дальше начинается то, что обычно называется «благими намерениями выстлана дорога в ад». Люди пользуются добротой Шен Те. Дела у лавочки идут из рук вон плохо. Чтобы спастись от разорения, девушка переодевается в мужской костюм и притворяется своим двоюродным братом Шуи Та, жестоким и расчетливым дельцом.

Шуи Та жестко ведет дела, отказывает всем, кто обращается к нему за помощью, и, в отличие от Шен Те, дела у «брата» идут хорошо. В цепочке стремительно развивающихся событий Шуи Та заставляет многочисленных нахлебников работать на Шен Те и в конце концов открывает небольшую табачную фабрику. Все заканчивается тем, что Шуи Та обвиняют в убийстве кузины. Судить его берутся боги. Это если коротко.

О ВРЕМЕНИ

Пьесу Брехт сочинял 11 лет - с 1930 по 1941 год. Хотя место событий обозначено как китайская провинция Сычуань, Брехт в ремарке поясняет, что подобное может произойти в любом месте на земном шаре, «где человек эксплуатирует человека».

Тем временем в мире происходит следующее:

Бенито Муссолини выдвигает идею корпоративного государства , то есть идею государства как власти корпораций, представляющих и гармонизирующих интересы всех слоев населения (в противоположность парламентской демократии как власти партий). Фашистская идеология зародилась в Италии в конце 1910-х, итальянская фашистская партия пришла к власти и установила диктатуру Муссолини в 1922 году.

Начинается гражданская война в Испании. Как пишут историки, это была проверка боем между фашизмом и коммунизмом. В то время как республиканцы обратились за военной помощью к СССР, националистам помощь оказали Италия и Германия. Коминтерн начал вербовку людей в антифашистские интербригады.

Начинается Вторая мировая война. С приходом в 1933 году к власти Национал-социалистической рабочей партии во главе с Адольфом Гитлером Германия начинает игнорировать все ограничения Версальского договора - в частности, восстанавливает призыв в армию и быстро наращивает производство вооружений и военной техники. 14 октября 1933 года Германия выходит из Лиги Наций и отказывается от участия в Женевской конференции по разоружению. 24 июля 1934 года Германия предпринимает попытку осуществить аншлюс Австрии.

7 марта 1936 года немецкие войска занимают Рейнскую демилитаризованную зону. Великобритания и Франция не оказывают этому действенного сопротивления, ограничившись формальным протестом. 25 ноября того же года Германия и Япония заключают Антикоминтерновский пакт о совместной борьбе с коммунизмом. 6 ноября 1937 года к пакту присоединяется Италия.

С 1939 по 1945 год в Европе погибают около 40 миллионов человек - 2 миллиона западноевропейцев, почти 7 миллионов немцев и более 30 миллионов восточноевропейцев и граждан СССР.

АВТОР

Бертольт Брехт - немецкий поэт, прозаик, драматург, известный также как реформатор театра и революционер. Его творчество всегда вызывало немало споров, любая премьера сопровождалась скандалами. Тем не менее брехтовская теория эпического театра перевернула театр XX века.

Свою теорию Брехт противопоставлял «психологическому» театру («театру переживания»), который связывают с именем К. С. Станиславского.

В чем суть?

Соединение драмы и эпоса.

Принцип дистанцирования, позволяющий актеру выразить свое отношение к персонажу.

Разрушение так называемой четвертой стены, отделяющей сцену от зрительного зала, и возможность непосредственного общения актера со зрителем (последнее очень прочно вошло в европейскую театральную культуру).

Спектакль как форма отражения действительности, в том числе политической.

Отказ от воссоздания среды, условное оформление, только главные признаки места и времени.

Действие нередко сопровождается надписями, которые проецируются на занавес или на задник сцены.

Музыка как действенный элемент, усиливающий текст (зонги).

Рваный ритм как «протест против гладкости и гармонии обычного стиха».

Спектакль как призвание к строительству нового мира.

Пьесы - главное наследие Брехта, сделавшее его всемирно знаменитым. Он писал их на злобу дня и, по его словам, мечтал о том времени, когда окружающий мир изменится настолько, что все написанное им окажется неактуальным. Увы. «Добрый человек из Сычуани» (вариант перевода «Добрый человек из Сезуана», нем. Der gute Mensch von Sezuan) - пьеса, законченная в 1941 году в Финляндии, одно из самых ярких воплощений теории эпического театра. Первоначально называлась «Товар любовь» (Die Ware Liebe) и была задумана как бытовая драма.

Брехт посвятил «Доброго человека…» своей жене - актрисе Елене Вайгель, на нее была рассчитана главная роль.

ЦИТАТЫ

«Ваш мир жесток! Слишком много нужды. Слишком много отчаяния! Протягиваешь руку бедняку, а он вырывает ее! Помогаешь пропащему человеку - и пропадаешь сам!.. Наверно, есть какая-то фальшь в вашем мире».

«Добрые люди / В нашей стране не могут долго оставаться добрыми, / Там, где тарелки пусты, едоки постоянно дерутся. / Ах, заповеди богов / Не помогают, когда нечего есть. / Почему боги не приходят на наши рынки, / И не открывают нам с улыбкой рог изобилия, / И не позволяют нам, подкрепившись хлебом и вином, / Отныне быть друг с другом дружелюбными и добрыми?»

«Я видела нужду, / И волчья ярость наполняла мое сердце. Тогда / Я поняла, что превращенье неизбежно - мой рот / Стал волчьей пастью, добрые слова / Жгли мой язык, но все равно / Хотела быть я “ангелом предместий”. От наслажденья / Помогать я отказаться не смогла. Всего одна / Счастливая улыбка - и я уже парила в облаках. / Судите же меня, но знайте - эти преступленья / Я совершила, чтоб помочь соседям, / Чтобы любимого любить и чтобы / Спасти от нищеты родного сына. / Мне жаль, но выполнить божественные планы / Мне, просто человеку, не под силу. Помогите!»

РЕЖИССЕР

Юрий Бутусов окончил судостроительный институт. В 1996 году окончил режиссерский факультет при академии театрального искусства в Санкт-Петербурге. Свои первые спектакли поставил с друзьями-актерами: Константином Хабенским, Михаилом Пореченковым, Михаилом Трухиным. В Театре имени Ленсовета дебютировал в 1997 году спектаклем «Войцек» по пьесе Георга Бюхнера, включив в него песни Тома Уэйтса. Сегодня Бутусов - главный режиссер Театра имени Ленсовета, также ставит спектакли не только на ведущих сценах России, но и в Норвегии, Болгарии, Южной Корее.

Обладатель национальной театральной премии «Золотая маска», высшей театральной премии Санкт-Петербурга «Золотой софит», театральной премии им. К. С. Станиславского, премии «Чайка».

Приметы режиссерского стиля: склонность к жанру трагифарса, эксцентричность, нарочитость, чувственность, дерзость, истеричность в сочетании с философским поиском. Эксперименты с театральной формой. Всегда брутальный саундтрек, микс из поп-, рок- и джаз-хитов.

Скандал вокруг Юрия Бутусова: Весной 2012 года у Бутусова случился острый конфликт с тогдашним председателем Комитета по культуре Дмитрием Месхиевым, пытавшимся запретить режиссеру работать в других городах и за границей. Бутусов пригрозил уходом из театра, его поддержала театральная общественность, а Месхиев вскоре ушел в отставку.

Александр Матросов, исполнитель роли Ванга: «Бутусов - человек предельной честности перед самим собой. Мы ведь все столько себе врем. А он - нет. Никогда не кокетничает, выкладывает то, что есть. Не жалеет ни тебя, ни себя. В этом его сила и мудрость. На этом этапе жизни - черт с ним, с этим словом - Бутусов - мой кумир».

Александр Арсентьев, исполнитель роли Янг Суна: «Я с Юрием Николаевичем работал вместе только над одним спектаклем, и все эти придумки про тирана - большой театральный миф. Юрий Николаевич очень ранимый, прямо хрустальный внутри. Он очень образованный, одаренный режиссер с интересным мышлением. И, что для меня самое главное, Юрий Николаевич творческий человек с большим сердцем. Все, что он делает, он делает, душевно затрачиваясь».

«Театр - это условность. Общий уговор, что там, на сцене, могут быть замки, поля, другое время, космос - все что угодно. Магия возникает, когда мы все начинаем верить в эти предлагаемые обстоятельства. Нас всех объединяет общее стремление к правде. Мне кажется, в Юрии Николаевиче это самое главное - умение различать правду. Притом что на сцене все может быть перевернуто: женщина может играть мужчину, старый - молодого, молодой - старого. Все происходящее у Бутусова в спектаклях - правда».

5 ПРИЧИН СМОТРЕТЬ СПЕКТАКЛЬ:

Решительное и бескомпромиссное режиссерское высказывание. Совсем не про социальные мотивации революций и несправедливость общества. Но про то, как плохо устроен мир вообще.

Грандиозные актерские работы, особенно Александры Урсуляк (исполнительница роли Шен Те и Шуи Та).

Непривязанность к эпохе и месту.

Яростная откровенность, с которой режиссер открывает страшную правду зрителю: надежды нет и не будет.

Критики усмотрели в спектакле всего один «недостаток». Так, в его адрес прозвучало обвинение в «неидеальном ансамбле». Причина - большая часть актеров привыкла играть комедии. Им было трудно перестроиться.

Александр Матросов, исполнитель роли Ванга : «Артистам, которые в нем заняты, этот спектакль изменил сознание. Мы выросли и как люди, и как профессионалы. Если брать Театр Пушкина как явление, я думаю, мы были готовы к такому спектаклю, раз он случился. Как спортсмены берут свой рекорд, так и мы. После “Доброго человека…” невозможно плохо играть. Даже Евгений Александрович Писарев замечал, что мы стали другие. Это взятая планка, и мы уже от нее отталкиваемся».

Александра Урсуляк, исполнительница ролей Шен Те и Шуи Та: «Этот спектакль - прецедент и серьезное высказывание. Но это не значит, что Театр Пушкина был зеленого цвета, а теперь вдруг стал красного. Так не бывает. Нельзя на плохой почве создать что-то хорошее. А наш театр всегда был хорошим. У нас прекрасная труппа, работящая, настоящая. Я считаю, что любому режиссеру приятно и интересно работать с нами. Юрия Николаевича мы очень полю

Александр Арсентьев, исполнитель роли Янг Суна : «Ничего просто так не случается. Серьезное направление театру задал еще Роман Ефимович Козак, а Евгений Александрович Писарев его подхватил. И, видимо, для такого спектакля, как “Добрый человек…”, пришло время, и мы “дозрели”: мы стали старше, опытнее. Но никто не ставил перед труппой задачу взять высоты. Честно скажу, мы вообще не рассчитывали на успех. Думали, очередной эксперимент. Но все сложилось так, как сложилось. Спектакль создавался на ощупь, по наитию. Мы как будто плели паутину, на которую можно дунуть - и она разорвется. Поэтому любая деталь в спектакле и здоровая атмосфера внутри важна для “Доброго человека…”».

ЧТО ИЗМЕНИЛОСЬ?

Бутусов отказывается от критики и социального пафоса. Он принципиально убрал любые намеки на бунт против режима и сделал акцент не на политической составляющей пьесы Брехта, а на общечеловеческой.

Каждому персонажу Бутусов придумал пластическую «особенность»: домовладелица Ми Цзю (Ирина Петрова) передвигается боком, госпожа Шин (Наталья Рева-Рядинская) постоянно машет руками, продавец воды Ванг становится калекой с ДЦП.

Богоборческий вызов. Брехт же писал пьесу-вызов обществу.

Бутусов включил в спектакль не все зонги, отказался от откровенно морализаторских, включая финальный. Брехт заканчивал пьесу строчками: «Плохой конец заранее отброшен - он должен, должен, должен быть хорошим».

МУЗЫКА

Музыка в спектакле Бутусова - полноправный участник действия (по Брехту). Камерный ансамбль солистов «Чистая музыка» Игоря Горского исполняет произведения композитора Пауля Дессау. Звук резкий, экспрессивный, тревожный. И он повсеместен. Даже когда не звучат зонги, ансамбль продолжает играть.

Зонги - опорные точки режиссерской концепции. Звучат они на немецком (опять же по Брехту - отстранение автора). Подстрочник показан бегущей строкой на специальном экране.

ХУДОЖНИК

Александр Шишкин - постоянный соавтор Бутусова. Среди отечественных театральных художников один из самых востребованных, продуктивных и успешных. Работает главным образом с режиссерами своего поколения - с Юрием Бутусовым, Виктором Крамером, Андреем Могучим и т. д. Лауреат театральных премий «Чайка» (2002), «Хрустальная Турандот» (2004), «Золотая маска» (2008), премии Станиславского (2009).

Одновременно с театральной работой Александр Шишкин продолжает оставаться станковым художником. Он занимается и традиционной живописью, и непривычной цифровой, создавая огромные очень похожие на масляные работы с помощью компьютера (в 2003 году его выставка прошла на фестивале русского искусства в Ницце). В послужном списке Шишкина есть также перформансы: он устраивал большие действа в Турине («Парад городских тварей») и в Хельсинки («Столбовой инкубатор»).

Декорации к «Доброму человеку из Сезуана» скупы и символичны. Перед зрителем - картина конца времен. Сцена оголена, задник - кирпичная стена, которая служит видеоэкраном - на него проецируются портреты героев и современный видеоарт. Повсюду разбросаны доски, мешки, в углу стоит старая ржавая кровать. Есть дверь, но ведет она в никуда. В одной из сцен с колосников спускаются голые сухие деревья.

Свет все время приглушен. Костюмы лаконичны и предельно просты.

СЛОЖНОСТЬ РЕПЕТИЦИЙ

О том, как трудно репетировать с Юрием Бутусовым, в театральных кругах ходят легенды. Некоторые уверены в том, что угрюмее и молчаливее режиссера нет во всей стране. На этот счет исполнители главных ролей в «Добром человеке…» высказывают прямо противоположное мнение.

Александра Урсуляк, исполнительница роли Шен Те и Шуи Та: «Юрий Николаевич - замечательный режиссер, один из самых ярких в наше время. Но бывают ситуации, когда режиссер должен преодолеть актерский страх, нежелание артиста работать или непонимание. Тогда Бутусов применяет более агрессивные методы. Он иногда сам говорит: “Я вступаю в конфликт с артистом”. Дискомфортная ситуация для него - что-то вроде почвы, на которой может что-то вырасти. Мы старались быть внимательными к нему, чтобы почувствовать и понять ту систему координат, в которой он существует. Чем дальше мы уходили в работу, тем больше мы чувствовали тепло от него. Юрий Николаевич очень сдержан, никогда не демонстрирует своего отношения. Но лично мне достаточно того, что я ощущаю. Необязательно вслух все проговаривать. Он молчалив, это правда. Но и объяснять он умеет, поверьте. А если чего-то не говорит, то в этом тоже есть умысел. А иногда его молчание просто означает, что все хорошо. Потому что, когда плохо, он говорит сразу».